... же колбаса, - растерянно произнес я.
От ещё большей неловкости нас спасла раскрывшаяся дверь кабинета тов. Кожушко, поглотившая стремительно ретировавшегося от меня странного человечка.
"Вегетарианец какой то", - тупо подумал я, дожёвывая его колбасу.
Когда он вышел из кабинета, я, естественно, туда вошёл, и времени для объяснений у нас не было. Долго меня мурыжил наркомпросовский чиновник Кожушко, ничего хорошего от него я так и не добился, а когда вышел из кабинета, увидел странного ленинградца, который всё это время ждал меня. Это, конечно, было с его стороны вполне естественно, так как мы поступали в аспирантуру одного института и обмен опытом был для нас обоих полезен.
Мы вышли с ним вместе на Чистые Пруды, и, когда "деловая" часть нашей беседы быстро закончилась, я спросил у него:
- А почему, собственно говоря, вы не взяли бутерброд? - ведь я принёс его по вашей просьбе!
Ответ поверг меня в крайнее изумление:
- Я не ем колбасу по религиозным убеждениям.
Вот это да! Я дико на него посмотрел, но парень и не собирался шутить. На меня нахлынули воспоминания моего еврейского детства. Я рос в традиционной еврейской среде в маленьком украинском городке, учился древнему языку предков, ходил с мамой в синагогу. А какие были праздники, хоть кругом была полная нищета! Почему то вспомнил запахи праздников. А потом была школа семилетка, раздвоение сознания между еврейским домом и советской школой. В 1930 году моя семья уехала с родной Украины; я жил в Казахстане, на Амуре - в Приморье, наконец - в Москве. И мое еврейское детство уже осталось в невозвратимо далёком прошлом. Я превратился в современного советского молодого человека.
Этот ленинградский реликт всколыхнул воспоминания, которые ранили мою душу. Я стал его жадно расспрашивать - как это могло случиться, что он остался настоящим евреем в эпоху, которую слишком мягко называли "реконструктивным периодом"?
Паренька звали Матес. Матес Менделевич Агрест. Он был всего на год старше...