Неужели прошло уже 40 лет? Почти полвека! Память сохранила мельчайшие подробности тех незабываемых месяцев поздней осени страшного и судьбоносного 1941 года. Закрываю глаза - и вижу наш университетский эшелон, сформированный из двух десятков товарных вагонов во граде Муроме. Последнее выражение применил в весёлой эпиграмме на мою персону милый, обросший юношеской рыжеватой бородкой Яша Абезгауз (кажется, он ещё жив). Но вот Муром и великое двухнедельное "сидение муромское" остались далеко позади, и наш эшелон, подолгу простаивая на разъездах, всё таки движется - в юго восточном направлении. Конечная цель эвакуировавшегося из Москвы университета - Ашхабад. Но до цели ещё очень далеко, а пока что в теплушках эшелона налаживался - по критериям мирного времени фантасмагорический, а по тому, военному, нормальный - уклад жизни.
Обитатели нашей теплушки (пассажирами их не назовёшь!) были очень молоды: я, оканчивавший тогда аспирантуру Астрономического института имени Штернберга (ГАИШа), пожалуй,...
- У меня к вам очень большая просьба, - сказала мне заведующая терапевтическим отделением больницы Академии наук Людмила Романовна, закончив беглый осмотр моей персоны. - Больница переполнена. Не разрешили бы вы временно поместить в вашу палату одного симпатичного доктора наук?
В детстве покойная мама мне много раз говорила, что я родился в рубашке. Говоря откровенно, в плане медико акушерском я до сих пор не знаю, что это такое. Как то никогда не интересовался, как не интересуюсь, будучи дважды инфарктником, как работает моё бедное сердце. С четвёртого класса помню, что там, то есть в сердце, есть какие то предсердия, желудочки и клапаны, но что это такое - ей богу, не знаю и знать не хочу. Это, конечно, связано с моим характером, в котором фаталистическое начало играет немалую роль. Что касается пресловутой "рубашки", то мне, пожалуй, следовало бы этим делом заинтересоваться, так как в народе этот феномен всегда связывают с везучестью.
Почти тридцать пять лет тому назад ослепительно белый красавец теплоход "Грибоедов" пересекал по диагонали Атлантический океан с северо востока на юго запад. Это просто удивительно: спустя всего два года после опустошительной войны, в которой погиб или был искалечен почти каждый второй взрослый мужчина, в ещё голодной, надорванной неслыханно тяжёлыми испытаниями стране была снаряжена чисто научная экспедиция чуть ли не на край света! Цель экспедиции - наблюдение полного солнечного затмения 20 мая 1947 года. Полоса затмения проходила через всю Бразилию - от её южного штата Парана до знаменитого в истории науки атлантического порта Баия, что на северо востоке этой огромной страны. А знаменит этот порт был тем, что там несколько месяцев провёл молодой Дарвин во время кругосветного плавания на "Бигле".
Откуда же мне было тогда знать, что весна и первая половина лета далёкого 1947 года будут самыми яркими и, пожалуй, самыми счастливыми в моей сложной, теперь уже приближающейся к финишу жизни? В ту, третью послевоенную весну, до края наполненный здоровьем, молодостью и непоколебимой верой в бесконечное и радостное будущее, я считал само собою разумеющимся, что предстоящая экспедиция к тропику Козерога - в далёкую сказочно прекрасную Бразилию - это только начало. Что будет ещё очень, очень много хорошего, волнующего душу, пока неведомого. После убогой довоенной юности, после тяжких мучений военных лет передо мной вдруг наконец то открылся мир - таким, каким он казался в детстве, когда я в своём маленьком родном Глухове замирал в ожидании очередного номера выписанного мне волшебного журнала "Всемирный следопыт" с его многочисленными приложениями. То были журналы "Вокруг света", "Всемирный турист" и книги полного собрания сочинений Джека Лондона в полосато коричневых бумажных обложках. Читая...
Собственно говоря, это началось гораздо раньше 13 января 1953 года - дня, когда в Центральном органе появилась ужаснувшая и поразившая мир редакционная статья о "врачах отравителях". Меня, например, вместе с моими коллегами - "инвалидами пятого пункта" - уволили из родного Астрономического института имени Штернберга ещё в конце 1951 года (см. новеллу "Юбилейные арабески"). Увы, мы не были исключением: многие тысячи советских граждан испытали тогда ни с чем не сравнимую боль тупой, жестокой и глубоко оскорбительной процедуры изъятия из общества , полноправными членами которого они себя считали от рождения. Это очень страшно - вдруг с беспредельной ясностью почувствовать, что всё, что ещё вчера было твоим, кровным, родным, - воздух, трава, люди в электричке - вдруг становится совершенно чужим и враждебным.
Культ приказал долго жить. Дело было летом 1956 года - хорошее было время! Ещё продолжались раскаты грома, грянувшего в феврале, когда Никита Сергеевич ошеломил весь мир своим секретным докладом о последствиях этого самого "культа", с предельной убедительностью доказав, что на протяжении без малого тридцати лет во главе нашего великого социалистического государства стоял преступник и палач 15 .
Ровно 20 лет назад, в июне 1961 года, в Боржоми должна была начаться, а закончиться в Ереване Всесоюзная конференция по космическим лучам. Что и говорить, тогда научные конференции устраивали с размахом… Лететь мне надо было обязательно: во первых, это было здорово интересно в чисто туристическом отношении - я очень люблю бывать в Грузии и Армении, а во вторых, я должен был выступить там с докладом о некоторых астрономических аспектах проблемы происхождения космических лучей.
Это случилось во время пражского конгресса Международной астронавтической федерации (МАФ) в конце сентября 1977 года. На этот раз советская делегация была весьма многочисленной - включая туристов, что то около 100 человек. Поселили нас на окраине Праги в большом отеле "Интернациональ". Мы ещё не успели разместиться по номерам, как на меня накинулся глава нашей делегации председатель Интеркосмоса Борис Николаевич Петров (в прошлом году его угробила таки наша печально знаменитая в этом смысле Кремлёвка), а также вновь испечённый академик Авдуевский и кто то ещё. Они пылали благородной яростью по поводу моей только что опубликованной в "Природе" статьи "20 лет космической эры", где я обосновывал несколько парадоксальный тезис, что величайшим достижением этой самой эры явилось то, что ничего принципиально нового в Космосе не было открыто. Указанное обстоятельство блистательно подтверждает правильность тех представлений о Вселенной, которые были накоплены трудом нескольких поколений астрономов....
Пожалуй, самые счастливые годы в моей жизни - 1966-1968. Начну с того, что 1 июля 1966 года, в день своего пятидесятилетия, я был (с пятой попытки) выбран в Академию наук. После безвыездного сидения (18 лет!) меня наконец то стали пускать за границу на предмет общения с себе подобными. За один только 1967 год я побывал: зимой в Америке, в мае в Париже (боже мой, это была моя первая поездка в город, лучше которого нет на свете!), а в августе в Праге - на международном астрономическом конгрессе, где было столько незабываемых встреч! Казалось, после длительного анабиоза жизнь стала расстилаться передо мной ковровой дорожкой. И вдруг, уже на самом излёте этого удачнейшего года, я оказался в больнице Академии наук. Но счастливая полоса тянулась за мной, как шлейф, - мне и в больнице с моим первым инфарктом было хорошо и - я не боюсь этого сказать - весело! Меня - слабого и беспомощного - любили хорошие люди, и я это остро чувствовал. Ко мне приходило много друзей, может быть, даже слишком много!...
Я хочу поделиться воспоминаниями о своих немногочисленных контактах с деятелями "важнейшего из всех искусств". По роду своей работы мне, в частности, приходилось давать консультации режиссёрам как научно популярных, так и "настоящих" фильмов, а также писать рецензии на некоторые сценарии.
Ещё в середине уходящего в Лету, богатого разного рода событиями 1981 года я узнал о предстоящем юбилее моего родного учреждения - Государственного астрономического института им. Штернберга. Любители такого рода событий выискали, что старинная обсерватория Московского университета, бывшая одним из истоков ГАИШа, появилась на свет божий в 1831 году. Значит, предстоял полуторавековой юбилей!
Позвонила Женя Манучарова:
Зазвонил телефон. Незнакомый женский голос:
