... слово - пожалуй, первое французское слово, которое я узнал.
Но как это звучит по русски?
- Лю до ед, - раздельно произнёс я.
Теллер вынул свою записную книжку и занёс туда легко произносимое русское слово.
- Завтра у меня лекция студентам в Беркли, и я скажу им, что я есть - лью до лед!
Гости, мало что понимая в нашем разговоре, вежливо смеялись. Я рокировался в угол веранды. У меня было время обдумать реакцию Теллера на обвинение в каннибализме.
Удивительным образом эта реакция напомнила мне мою первую встречу с советскими физиками атомщиками лет за десять до этого. Бывшая сотрудница Отто Юльевича Шмидта Зося Козловская как то затащила меня на день рождения к своему родственнику Кире Станюковичу ("Станюк" - фигура довольно известная в физико математических кругах Москвы; человек эксцентричный и большой любитель выпить). Квартира была наполнена незнакомыми и малознакомыми мне людьми, преимущественно физиками. Притомившись от обильного застолья, все принялись петь. Пели хорошо и дружно, сперва преимущественно модные тогда среди интеллигенции блатные песни. Почему то запала в память хватающая за душу песня, где были такие слова: "…но кто свободен духом, свободен и в тюрьме" и дальше подхваченный десятком голосов лихой припев: "…а кто там плачет, плачет, тот баба, не иначе, тот баба, не иначе - чего его жалеть!" И тут кто то предложил:
- Братцы, споём нашу атомную!
Все гости, уже сильно пьяные, сразу же стали петь этот удивительный продукт художественной самодеятельности закрытых почтовых ящиков. В этой шуточной песне речь шла о некоем Гавриле, который решил изготовить атомную бомбу, так сказать, домашними средствами. С этой целью он залил свою ванну "водой тяжёлой", залез туда и взял в обе руки по куску урана.
"… И надо вам теперь сказать,
Уран был двести тридцать пять",
- запомнил я бесшабашные слова этой весёлой песни.
"Ещё не поздно! В назиданье
Прочти стокгольмское воззванье!"
- предупреждали...