... туда вошёл, и времени для объяснений у нас не было. Долго меня мурыжил наркомпросовский чиновник Кожушко, ничего хорошего от него я так и не добился, а когда вышел из кабинета, увидел странного ленинградца, который всё это время ждал меня. Это, конечно, было с его стороны вполне естественно, так как мы поступали в аспирантуру одного института и обмен опытом был для нас обоих полезен.
Мы вышли с ним вместе на Чистые Пруды, и, когда "деловая" часть нашей беседы быстро закончилась, я спросил у него:
- А почему, собственно говоря, вы не взяли бутерброд? - ведь я принёс его по вашей просьбе!
Ответ поверг меня в крайнее изумление:
- Я не ем колбасу по религиозным убеждениям.
Вот это да! Я дико на него посмотрел, но парень и не собирался шутить. На меня нахлынули воспоминания моего еврейского детства. Я рос в традиционной еврейской среде в маленьком украинском городке, учился древнему языку предков, ходил с мамой в синагогу. А какие были праздники, хоть кругом была полная нищета! Почему то вспомнил запахи праздников. А потом была школа семилетка, раздвоение сознания между еврейским домом и советской школой. В 1930 году моя семья уехала с родной Украины; я жил в Казахстане, на Амуре - в Приморье, наконец - в Москве. И мое еврейское детство уже осталось в невозвратимо далёком прошлом. Я превратился в современного советского молодого человека.
Этот ленинградский реликт всколыхнул воспоминания, которые ранили мою душу. Я стал его жадно расспрашивать - как это могло случиться, что он остался настоящим евреем в эпоху, которую слишком мягко называли "реконструктивным периодом"?
Паренька звали Матес. Матес Менделевич Агрест. Он был всего на год старше меня, но до чего же по разному сложились наши судьбы! Так же, как и я, он родился в маленьком городке, только не на Украине, а в Белоруссии, на Могилёвщине. Но далее у него всё пошло по другому. С пяти лет он был определён в хедер - еврейскую религиозную школу, где учился за счёт общины. После хедера он стал...